Тексты древнерусских летописей и исторических повествований дают обширный фактический материал по истории древней Руси, подчас изобилующий разного рода деталями. Однако, освещение любых исторических фактов зачастую зависит от отношения к ним самого писца, его (или его заказчика) осведомлённости, моральной и религиозной ориентации, но в наибольшей степени от поставленных политических целей - всё это накладывает отпечаток на характер изложения материала, но читатель, давая беспристрастную оценку фактам, сопоставляя тексты разных источников, может получить более объективную картину событий прошлого. Попробуем же выделить и осмыслить одни только факты, отделяя их от домыслов и прикрас, изложенных писцом. В этой статье нас интересуют два эпизода из истории Руси, это принятие христианства князем Владимиром и крещение Руси. Оба они довольно подробно описаны в "Повести временных лет".
1. Перед крещением
Перед тем, как начать изложение событий, связанных с крещением Владимира, автор "Повести временных лет" снабдил свой текст подробным описанием разговоров князя с различными религиозными миссионерами по поводу возможности принятия одной из вер, о совещании Владимира с приближёнными и о так называемом "испытании вер" своими послами. Фрагмент этот имеет, скорее, мифологическое, нежели историческое происхождение. Некоторые историки ставят под сомнение реальность описанных в нём событий. Назначение этого фрагмента - логически обосновать принятое позднее Владимиром решение в пользу христианства. Так оно и выглядит на первый взгляд, но только на первый. Если попытаться детально вникнуть в каждый приводимый аргумент, вся их логика оказывается поверхностной, где-то даже наивной. Итак, Владимир подвергает оценке разные религии окружавших Русь народов. В разговоре с болгарами он взвешивает все "плюсы" и "минусы" их веры, как сказано в повести, "веры бохмиче"[1]. Допустим, ему не нравится обрезание и отказ от свинины, но воздержание от вина он также причисляет к недостаткам! Радость пития для Владимира выше, и он отвечает: "Руси есть веселие пить, не можем без того быть!"[2].
А чем Владимира привлекает их вера? Оказывается, разрешением бога "невозбранно предаваться всякому блуду"![3] Более того, Владимир не просто выслушивает послов из предписаний этикета, а увлекается именно этой стороной рассказа, "потому и слушал их всласть"[4]. Писец, невольно коснувшись в своём повествовании этой, столь очевидной всем черты нрава Владимира, даже не считает нужным воздержаться от вставки своего комментария: "Владимир же слушал их, так как сам любил жён и всякий блуд"[5]. Вот так, с позиции получения максимума удовольствия, происходит оценка Владимиром чужой веры. К критериям оценки мы ещё вернёмся, а что касается похотливого нрава князя Владимира, то он был совершенно очевиден его современникам. Наша официальная история не любит трогать эту тему, возможно, из желания придать этому историческому лицу поболее благородства, но читатель может сам судить по данным той же летописи. В 980 г., собрав поход на Ярополка в Киев, Владимир находит время заглянуть в Полоцк и, убив отца Рогнеды и не считаясь с полученным от неё отказом, силой забирает её себе в жёны. Заняв в том же году Киев и убив своего брата Ярополка, он забирает себе в жёны его жену гречанку и продолжает жить с ней не в браке. Та была уже беременна от Ярополка и в результате появляется у Владимира нелюбимый (неродной) сын Святополк, как говорит летописец, "от двух отцов". Позднее, через восемь лет, взяв силой (а точнее из-за предательства одного из горожан) город Корсунь, Владимир в ультимативной форме требует у византийских правителей Константина и Василия выдать ему в жёны сестру их Анну.
А вот как описывает Владимира Лаврентьевская летопись: "Был же Владимир побежден похотью женскою, и вот какие были у него супруги: Рогнеда, которую посадил на Лыбеди от неё имел четырёх сыновей: Изеслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и две дочери; от гречанки имел - Святополка; от чехини - Вышеслава; от другой - Святослава и Пстислава; а от болгарыни - Бориса и Глеба, а наложниц у него было 300 - в Вышгороде, 300 - в Белгороде и 200 на Берестове... И был он ненасытен в блуде, приводил к себе и замужних жён и растлял девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что было у Соломона 700 жён и 300 наложниц Пудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрёл спасение"[6].
Как видим, даже если не говорить о наложницах Владимира, число которых, скорее всего, преувеличено, то шесть его жён (включая Анну из Византии), по нашим понятиям, многовато.
Итак, выясняя, чем привлекала князя Владимира вера мусульман, пришлось обратиться к фактам истории и летописным свидетельствам, объясняющим его интерес. Однако, вернёмся к беседам Владимира с делегациями миссионеров. Следующий разговор у него происходит, если верить летописцу, с послами католиков-христиан от Рима. Их вера обрисована очень скупо: кланяются, мол, богу - создателю земли и неба, соблюдают пост по силе; еда и питьё - во славу божию. Эта скудная информация, скорее всего, - не итог разговора Владимира с послами, а отражение общего туманного представления на Руси об особенностях веры католической Европы, обусловленного ограниченностью контактов, ведь ближайшие соседи Руси с запада и юго-запада, по свидетельству той же летописи, - ляхи, поляне, моравы, чехи, болгары, хорваты, сербы - суть те же славяне. Послы же из Рима русичам настолько чужеродны, что летописец называет их "немьци от Рима". "Немцами" на Руси называли вообще незнаемых чужеземцев. В столь скудной информации о католичестве Владимир у летописца даже не может конкретизировать определённых преимуществ или недостатков их веры, и свой отказ он сводит к довольно обобщённой формуле: нам это не гоже, "ибо и отцы наши не приняли этого"[7]. В данном случае отказ выглядит неубедительным, или даже надуманным, потому что его можно применить абсолютно к любой другой оцениваемой Владимиром вере.
По-видимому, влияние католицизма в то время на Русь было крайне минимально и вопрос о принятии христианства в форме католицизма вряд ли возникал всерьёз на Руси. Да он и не мог быть решён в его пользу хотя бы из-за требования католической церкви ведения службы только на латыни. Упоминание о католицизме включено в повесть, скорее всего, по соображениям литературного канона, как элемент, дополняющий описываемый ряд.
Следующий разговор Владимир ведёт с хозарскими евреями ("жидове козарьстии"). Здесь уже предметом разговора в большей степени становится спор религий с позиции трактовки самого понятия бога ("христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого бога..."[8]). В итоге беседы Владимир делает, пожалуй, единственное резонное возражение: "как же вы иных учите, а сами отвергнуты богом и рассеяны... или и нам того же хотите?[9]"
Последними присылают к Владимиру греки философа. Содержание его беседы описывается уже максимально пространно и подробно, и Владимира, похоже, уже всё устраивает. Но в этом и проявляется непоследовательность его реакций. Вряд ли он смирил свой похотливый нрав (ведь после этой беседы, перед принятием крещения, уже успев сменить пять жён, он требует себе новую - Анну). А ведь христианство, заповедав "не прелюбодействуй", свято относится к браку и нетерпимо к разводам. С другой стороны, хотя в христианстве нет жёстких предписаний к отказу от питья, но оно всегда проповедовало соблюдать во всём умеренность. Так где же прежний лозунг Владимира -"Руси есть веселие пити..."? Эти темы уже не затрагиваются, зато как сказка звучат теперь разговоры о продолжении жизни на том свете и адских муках для некрещённых. Эти рассказы оставляют в тени все прежние претензии к религиям.
Итак, Владимир выслушал всех миссионеров, но всё равно не может принять решение. На помощь созывает он "бояр своих и старцев городских" и те советуют ему послать своих лучших мужей чтобы разузнать, кто как служит богу. В результате своего едва ли не полукругосветного путешествия посланцы Владимира дают отчёт. Соотношение в нём сведений, выданных по "болгарам", "немцам" и Царьграду (именно так звучат адреса их путешествия), настолько неравномерно, что больше чувствуешь в этом не итог их похождения (скорее мифологического), а отразившееся соотношение реального влияния разных религий на Русь. Судите сами: по "болгарам" и "немцам" не озвучено никаких конкретных названий местностей или городов; по "болгарам" дан лишь краткий насмешливый отзыв о том, как выглядит их молитва: "стоят там распоясанные; сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как безумный, и нет в них веселья..."[10], а по "немцам" вообще ничего, сказано только, что "пришли ... к немцам и увидели в храмах их различную службу, но красоты не увидели никакой"[11]. Более того, о католиках мы больше узнаём не от посланцев Владимира (будто они там и не были), а из речи греческого философа, беседующего с Владимиром о православии: "вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, ... о которых бог не заповедал..."[12].
Соотношением реального влияния религий обусловлена, видимо, и особая подробность изложения церковной службы в православной церкви. Действительно, контакты с Византией были очень тесными (хотя бы из-за споров за побережье Понтского, т.е. Чёрного моря) и влияние греко-православного христианства было в то время на Руси действительно уже велико. Достаточно вспомнить, что уже более чем за сто лет до описываемых событий (в 860-х годах) началась проповедническая деятельность Кирилла и Мефодия среди западных славян в Великоморавии, включающая письменный перевод ряда христианских книг на славянский язык. Деятельность Кирилла, изучавшего славянские письмена и пытавшегося учить детей, упоминается и в Велесовой книге [13].
Деятельность христианских проповедников среди славян, перевод на их язык христианских книг можно назвать уже не влиянием, а целенаправленным давлением греко-православной церкви на регионы славянского язычества. И не удивительно, что в такой обстановке "выбор" Владимира падает на православное христианство.
А теперь вернёмся к критериям оценки, применяемым в повествовании к религиям. Удивительно, что религии в нём рассматриваются и оцениваются не в теологическом плане, а с позиции житейско-бытовой. Владимира и его послов интересует в первую очередь не содержательная суть каждого учения, а чисто внешняя, обрядовая их сторона, их предписания, затрагивающие те или иные стороны житейского уклада, ритуал богослужения и т.п. По большому счёту, вся изложенная в повести цепь событий - оценка вер, нащупывание в них "изъянов" или привлекательных сторон, изучение вер послами, совет с боярами - смахивает на сцену мужиков на ярмарке, выбирающих на себя рубаху: тут жмёт, та не красива, да посмотрим что там у других ещё. Летописец, возможно, следуя заказу, старается дать читателю серьёзную мотивировку сделанного Владимиром выбора, но упускает из виду, что вера - это учение, постигаемое изнутри и входящее через сердце, что её нельзя выбрать в ряду других, будто товар на прилавке. В результате получилась мифоподобная история с агитаторами-проповедниками, стоящими чуть ли не в очередь к Владимиру и вездесущими испытателями вер, вклиненная в 987 год в цепь сплошных походов Владимира.
Чтобы подкрепить мотивировку сделанного Владимиром выбора, летописец приводит, казалось бы, неопровержимый аргумент - красота. Посланцы Владимира приводят восторженное описание увиденного в Царьграде. Они поражены красотой храма, его убранством. Их поражает и сама продемонстрированная праздничная служба со всем собранным церковным клиром, пением хора, праздничными ризами патриарха и священников, заж- жёнными кадилами и пр.: "и не знали на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой,... и служба их лучше, чем во всех других странах."[14] Впечатление от всего, как свидетельствует летописец, настолько сильно, что они не в силах забыть увиденное и даже сравнивают это зрелище со сладким плодом, после которого уже не хочется ничего иного. Это кульминационное завершение рассказа о выборе веры, подводя всех к безотказному как будто аргументу, должно окончательно убедить всех ещё колеблющихся в необходимости принятия христианства и развеять все сомнения в оправданности действий Владимира.
Критерий красоты, как свидетельство истинности веры, очевидно, убедил современников Владимира; сильно действует он и на наших современников. Так, крупный русский мыслитель первой половины нашего века Павел Флоренский положил принцип красоты в основу одного из доказательств бытия бога: "примернооно может быть построено умозаключением: «Есть "Троица" Рублёва, следовательно есть Бог»."[15] Подобные изыски философии кажутся заманчивыми, но в религиозной ориентации, будучи в рамках одной из религий (любой), они теряют силу в том, что ничего не доказывают представителям других конфессий. Сказать, что та или иная религия истинна (правоверна), потому что её атрибуты самые красивые, значит бросить вызов другим верам. Нельзя забывать о максимальной субъективности этого критерия: попробуйте сказать любому мусульманину, что его мечети не красивы, или хотя бы не так красивы, как христианские храмы - он вас просто не поймёт. Красота - свойство присущее прежде всего человеческому сознанию; бог же (если допустить его существование) абсолютно нейтрален к этому понятию хотя бы потому, что ему, как единственному творцу этого мира, (по священному писанию) принадлежит всё сущее в нём - и прекрасное и безобразное, и райские птицы и гады; вернее сказать, понятия прекрасного и безобразного не присущи богу, его творение происходит вне этих критериев. Это уже более поздние мастера апологетики стали утверждать, что всё безобразное, всех гадов животного мира и т.п. создал дьявол, включая его тем самым в божественный акт творения наравне с богом, но никаких даже намёков на это не содержится в священном писании.
С другой стороны, попытка использования критерия красоты в оценке истинности веры не укладывается в реалии жизни. Так, например, многовековая история развития культовых христианских сооружений убедительно показывает, что они целиком впитали в себя и взяли на вооружение в части разработки пластики фасадов ордерную систему, используя её в некоторые исторические периоды очень активно. Её эстетические достоинства признаны многими мастерами, её с успехом используют и в наше время. Можно сказать, что ордерная система, как эстетическая концепция, выдержала проверку временем. Однако, уместно будет напомнить, что система эта была разработана и совершенствовалась в рамках языческой культуры древних греков. Язычески ориентированная культура Древней Греции (а позднее и Рима) задолго до прихода на эту землю христианства сумела создать на ордерной основе архитектурные памятники мирового значения, и в первую очередь это культовые сооружения. Теперь представьте себе христианский храм в стиле классицизма - об истинности какой веры говорит он вам: христианской или языческой, из которой он черпает средства архитектурной выразительности? Если вы ставите красоту в средство доказательства об истине, то любой христианский храм в стиле классицизма - ни что иное, как застывшее в камне свидетельство противоречивости ваших идей.
Конечно, сейчас, много веков спустя, можно рассуждать так. А тогда, в то далёкое время, довод с позиции красоты, возможно, казался современникам летописца безотказным. В результате долгих дискуссий и сомнений Владимир, наконец, решается принять христианство. Последний вопрос задаёт он боярам - где? И этот вопрос оказывается ключевым в понимании нелогичности следующих действий князя. Последуем же за ним.
2. Крещение Владимира
Цепь событий, описанных летописцем под 987 годом, предшествует событиям 988 года, связанным с крещением князя Владимира, складывается даже впечатление, будто предыдущие события объясняют последующие. Но это лишь при беглом чтении. На самом же деле, логически они никак не связаны. Описание событий 987 года заканчивается вопросом Владимира: "где примем крещение?" и ответом бояр: "где тебе любо". Казалось бы, князю, владеющему к тому моменту уже всей Русью от Новгорода до Киева, более всего подобает принять крещение или у себя в столице или в центре православия - Царьграде (Константинополе). Оба варианта имеют свои трудности. У себя в Киеве это сделать, значит прелюдно предать веру предков, а ведь именно он, лишь придя к власти в Киеве (убив брата), повелел воздвигнуть на холме, возле княжьего двора изображения всех главных языческих богов, образовавших некое подобие языческого пантеона, утверждая и прославляя этим актом веру предков. Упоминание об этом есть в Лаврентьевской летописи. Логичнее, пожалуй, пойти в Царьград, к грекам, как говорили тогда на Руси. И вот, на следующий год Владимир, действительно идет к грекам, но не в Царьград, и не с мирным желанием принять крещение, а собрав большое войско, и осадив греческий, по словам летописца, город Корсунь. Причём, намерения его насчёт Корсуня были очень и очень серьёзными: осадив город, Владимир, требуя от горожан сдаться, выразил готовность простоять хоть три года. И это всё ради предстоящего крещения? А представьте себя на месте византийских соправителей - вы посылаете своих философов ко Владимиру с целью убедить его принять крещение, он вроде бы не возражает, а на следующий год подходит к вашим землям и захватывает подвластный вам город, чтобы вы потом его крестили. Что-то тут не совсем так, а, точнее, всё совсем не так. После взятия Корсуня планировать своё крещение у Константинопольского патриарха, извините, уж слишком дерзновенно да и просто анекдотично. Впрочем, пока о крещении речь в повествовании и не возникает. Следующее, что делает Владимир - шлёт ультиматум Константинополю, грозя взять столицу, как и Корсунь. Но это просто отрезало бы все пути к крещению и Владимир, будучи всё-таки расчётливым политиком не мог не учитывать этого, если бы имел намерение креститься. Нет, намерения у него в походе были совсем иные. И, похоже, интересовал его именно Корсунь, а угрозы Царьграду более походят на желание подготовить максимально выгодную почву в переговорах об условиях мира. Если бы Владимир имел намерение взять Царьград, вряд ли он стал бы сидеть в Корсуне, дожидаясь ответа на свои требования и угрозы. А то, что дальше Корсуня его интересы не шли имеет реальный исторический смысл. Дело в том, что Корсунь (как и Сурож), города на побережье Крымского полуострова, на протяжении многовековой истории менявшие своё подчинение, - предмет постоянных споров греков и славян. В 5-1 вв. до н.э. он стал античным городом, подчинённым, очевидно, грекам (греки называли его Херсонес), с 1 в. на этих землях образуется аристократическая республика, зависимая от Рима, с 4 в. - от Византии. Прежде славяне имели широкую географию расселения и побережье моря считали землей своих предков. Об этом есть прямое упоминание в "Велесовой книге":
"Русь была растоптана греками и римлянами, которые шли по берегам морским до Сурожи. И там создали они сурожский край, ибо там был град Сурож подданный Киеву. И было это создание не добрым, а злым потому что из-за него начались битвы"[16].
Другим подтверждением того, что места эти освоены были прежде предками славян является название города: Херсонес -Корсунь. Вполне очевидно, что и греческая форма и славянская - есть разные варианты произношения одной и той же первоосновы, корень которой явно восходит к славянскому слову "Хорс"- имени солнечного божества древних славян. Причём "Херсонес" - не собственно греческий вариант названия города, а только интерпретация славянской же основы, связь её с "хорсом" очевидна.
В свете изложенных обстоятельств уместно предположить, что намерения Владимира в этом походе не шли дальше Корсуня. Это логически оправдано и тем, что корсуньский поход приходится на 988 год и логично завершает целую серию боевых походов начиная с 980 года, т.е. сразу после захвата киевского престола, и до 985 года. Серией этих походов Владимир сумел подчинить Киеву много славянских княжеств, объединив вокруг Киева обширные земли славян, положив тем самым начало сильному русскому государству. Вполне уместно в такой политической обстановке подумать и о возвращении земель своих предков - городов морского побережья. И это Владимиру поначалу удалось.
Но, похоже, греки знали слабые стороны Владимира и сумели сделать хитрый ход. Так или иначе, но предметом следующих споров становится сестра византийских соправителей -Анна. Была ли она предметом первых требований Владимира в его ультиматуме ("если не отдадите её за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу"[17]) - вопрос спорный хотя бы потому, что, строго следуя условиям ультиматума, Владимир, получив Анну должен был отказаться от похода на Константинополь, но реально в ходе переговоров Анна рассматривается как выкуп за отказ Владимира от Корсуня. Заметьте, что никаких инициатив о крещении со стороны Владимира в ходе переговоров не возникает и это даже несмотря на его обещание креститься в случае взятия Корсуня. По-видимому, это обещание - тоже плод летописца. Единственное, что сейчас хочет Владимир, - это Анна. Владимир теперь делается жертвой своего желания, ради него он готов не останавливаться ни перед чем. Сыграв на этом интересе, теперь уже греки выдвигают дополнительное условие: Владимир должен принять крещение, чтобы соблюсти предписания веры - нельзя, мол отдавать крещёную за иноверного. Именно от них исходит инициатива крещения. Следует обратить внимание, что в контексте ведущихся переговоров крещение - не цель стремлений Владимира, а всего лишь побочное условие для овладения Анной, и Владимир с лёгкостью на него соглашается. С не меньшей лёгкостью выполняет он и основное условие - оставляет занятый им город: "Корсунь же отдал грекам как вено за царицу"[18]. Расчёт греков же здесь чётко обозначен самим летописцем в обращении Василия и Константина к сестре: "может быть, обратит тобою бог Русскую землю к покаянию, а греческую землю избавишь от ужасной войны"[19]. Для одного Анна становится целью, для других - средством, с её собственным желанием, а точнее нежеланием, уже никто не считается.
Казалось бы, уже всё решено, и вдруг возникает в повествовании поистине сказочная сцена с внезапной слепотой Владимира и чудодейственным излечением после принятия крещения, источник которой угадывается в новозаветных описаниях чудес Христа. Смысл её также очевиден - дать ещё один "безотказный" аргумент необходимости принятия христианства. Именно с такой целью, как звено в цепи логических обоснований поступков Владимира, и вставлен он в ткань повествования. Но здесь летописец явно перестарался. Увлекшись подбором обоснований, он делает перебор в том, что подменяет логику разумного выбора, свободного желания в логику безысходной необходимости (излечения слепоты).
По поводу того, чем вызвано появление в тексте "Повести" этой мифоподобной сцены, можно сделать два предположения. Первое заключается в том, что летописец мог вставить эту сцену, чувствуя, что в контексте переговоров на первый план вдруг вышел со всей очевидностью не столь благовидный довод: крещение - лишь условие на пути вожделения Владимира (а куда его денешь? - факт есть факт). Он оставил в тени всю прежнюю цепь аргументов из эпизодов с оценкой вер, посылкой "испытателей", совещанием с приближёнными.
Второй возможной причиной появления этой сцены может быть то обстоятельство, что Владимир, решаясь принять христианство, долго колебался, имел серьёзные опасения на тот счёт, как этот шаг будет оценен его современниками (всё-таки это предательство веры отцов) и искал убедительный довод в своё оправдание. С этой целью и был пущен в ход миф (им ли самим, или с подачи уговаривающих его греков) о внезапной слепоте. И в том, и в другом предположении цель этого мифа остаётся одна - морально оправдать принятие Владимиром новой веры. Для нас сейчас не важно, сам ли князь пустил в ход этот аргумент или уже летописец, ясно одно - в условиях всеобщего одобрения в нём не было бы никакой необходимости. Выходит, общественное мнение при Владимире или даже во время составления повести не одобряло поступка князя, если общественности "подсовывали" такой аргумент для его реабилитации.
* * *
Справедливости ради нужно добавить, что некоторые учёные подвергают сомнению последовательность событий, изложенных в "Повести". Так, А.А. Шахматов, считает, что князь Владимир принял крещение в Киеве, сразу после беседы с философом в 986 году, а на Корсунь ходил уже будучи крещёным. Эту версию он строит на основе анализа текстов "Повести" и других источников, придя к выводу, что эпизод беседы с философом написан ранее и должен он был заканчиваться сценой крещения, а описание корсуньского похода возникло позднее, в виде самостоятельного текста, и вставлено потом в предыдущий эпизод.[20]
Предложенная версия исходит в первую очередь из предположения, что любые последующие правки текстов летописей, будучи отражением меняющегося отношения к тем или иным фактам истории, менее достоверны, чем предыдущие. То есть предполагается заведомая истинность первого фрагмента и его предполагаемой концовки - крещение от философа. На мой взгляд, версия эта гораздо больше ставит вопросов, чем решает. Во-первых, она автоматически требует допустить, что свидетельство летописца о крещении Владимира в Корсуне ложно. Но тогда возникают новые вопросы. Например, с какой целью кому-то понадобилось переубеждать всех современников в том, что Владимир крестился не в Киеве, а в Корсуни? И уместно ли навязывать историю совсем не выигрышного варианта крещения, в контексте, явно принижающем значимость этого события? И всё это в то время, когда христианство на Руси явно уже набирало силу? А реально ли это сделать, исправив прежние фрагменты во всех возможных списках летописей, да ещё суметь на будущее проследить, чтобы "правда" вновь не проникла ни в один из последующих списков? А как эту подмену увязать с устной традицией, совершенно не подвластной контролю? Наверняка бы устное предание сохранило в памяти поколений столь значительное событие, преподносимое всем чуть ли не как праздник. Или оно совершалось тихо, чтобы народ и не знал, что Владимир крестится в Киеве? А мог ли вообще философ крестить князя? Ведь для этого он должен был быть ещё и уполномоченным на это духовным лицом. Эта личность должна была свободно владеть славянским языком, обладать даром убеждения и быть священником. Заметьте, что известный нам Кирилл-философ, проповедник всё же не был священником, и то история сохранила его имя. Имя же нашего героя, обладающего уникальными способностями, "Повесть" обходит молчанием.
Кроме того, версия киевского крещения делает дальнейшую политику Владимира прямо-таки нелогичной: как мог Владимир, будучи уже христианином, идти через пару лет отбивать у своих крестителей город, да ещё требовать себе дочь правителей в придачу? Хороша же плата за крещение! А как понимать священников, которых Владимир ведёт с собой из Корсуня? Неужели Константин и Василий, вынужденные отдать Владимиру свою сестру за Корсунь, так подобрели, что дали ему и священников в придачу, чтобы крестить Русь?
То, что описание корсуньского похода более походит на отдельный текст, вполне естественно. Это могло быть что-то вроде отчёта кого-либо из участников событий, сделанного по горячим следам, когда ещё не прочувствовался столь неблаговидный для Владимира контекст его крещения. Или этот текст возник как более поздняя реакция летописца на сфабрикованную версию о его Киевском крещении, более выгодно рисующую князя, явившегося главным заказчиком той первоначальной версии. А ведь сам же Шахматов говорит, что "рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы"[21]. Так почему же он не допускает "заказного" характера фрагмента о философе? Кому как не Владимиру пытаться представить перед потомками своё крещение в более выгодном свете? К тому же у Владимира уже имелась практика обелять свои поступки в летописях - обратите внимание, как настойчиво в событиях 980 года, во время захвата Киева, в убийстве Ярополка обвиняется Блуд, в то время как единственным инициатором и заказчиком убийства оставался Владимир, родной брат Ярополка.
Сочленение летописцем разных фрагментов не обязательно вызвано желанием исказить действительность. В данном случае неуместной выглядит попытка дискредитировать Владимира в условиях крепнущего христианства. Вполне естестественным может быть и то, что летописец стремился соединить оба фрагмента, исправляя фальшь официальной версии. Ради истины он не старался льстить Владимиру, и это явно ему принадлежит реплика, которую он отпускает, переписывая диалог с мусульманами: "сам любил жён и всякий блуд".
Нет, не убеждением, не движением собственной души принял Владимир христианскую веру, а своим похотливым стремлением и лукавством перед современниками, и явно лукавить будет дальше летописец, говоря, что "с радостью" пошёл народ креститься. Но об этом в следующей главе.
3. Крещение Руси
Прежде всего, необходимо внести ясность в спор о том, кто крестил Русь. Конечно же, князь Владимир - скажут русские, конечно, греки - скажут греки. Спор этот сейчас, когда русская православная церковь насчитывает многовековую историю своей самостоятельности, не актуален. Но раньше, на этапе её становления, этот вопрос возникал довольно часто, и русской церкви приходилось прикладывать немало усилий для утверждения своего статуса самоуправляемой церкви. Достаточно сказать, что ещё в правление Ярослава - сына Владимира, один из первых патриархов "Русской митрополии" - Софии киевской - был назначен византийской церковью из греков. И вовсе не потому, что не было русских кандидатов. Как раз наоборот, в противовес им.
Византийская церковь чувствовала за собой право контролировать всю церковную деятельность на Руси, т.к. сознавала свой приоритет в деятельности её проповедников, в свершении обрядов крещения князя Владимира и, позднее, киевлян, проведённых её патриархом и священниками. Именно поэтому она воспринимала себя матерью русской церкви; русская церковь была для неё частицей самой себя.
Акт крещения славян в Киеве отечественная история целиком связывает с именем Владимира. Однако, заметьте, что для крещения киевлян Владимир ведёт из корсуньского похода византийских священников. Придавая большое значение акту крещения Руси, наши летописцы и историки в эйфории похвал Владимиру полностью приписывают ему заслугу этого события, оставляя в тени византийских священников, непосредственно свершавших сам обряд. С точки зрения порядка свершения обряда крещения, как одного из христианских таинств, осуществлять его может лишь первосвященник, наделённый подобными полномочиями от церкви. Поэтому правы греки, говоря, что они крестили Русь - они видят за собой изначальную инициативу и исходят из строгого понимания свершения обряда. Русские же, утверждая, что Русь крестил Владимир, в первую очередь отмечают его роль организатора в проведении массового крещения; с другой стороны, в этом видится след спора между византийской и русской церквями за самоутверждение последней.
Строго говоря, в крупномасштабных мероприятиях крещения Руси Владимир выполнил роль активного посредника между византийской церковью и "русскими кандидатами". Приглядимся же повнимательнее, каковым было это "посредничество". Вот как летописец описывает деяния Владимира по возвращении его в Киев:
"И когда пришел, повелел опрокинуть идолы - одних порубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью, и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами... И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им "Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. Л когда пройдёт пороги, тогда только оставьте его." Они же исполнили, что им было приказано" [22].
Эта воистину историческая бесцеремонность Владимира проявилась и в обращении с живыми людьми, своими соотечественниками:
"Затем послал Владимир по всему городу со словами: "Если не придёт кто завтра на реку - будь то богатый или бедный, или нищий, или раб - да будет мне враг"[23].
Вот так, ни больше, ни меньше, не дав опомниться, не спрашивая ни у кого желания, согнали всех горожан от мала до велика и одним махом крестили. Ещё более жестоко проходило навязывание христианства на севере Руси. Летописи хранят об этом свидетельства:
"Добрыня, Дядя Владимира, отправился в Великий Новгород, и все идолы сокрушил, и требища разорил, и многих людей крестил... Кумира же Перуна посекли, и низвергли на землю, и, привязав верёвки, повлекли его по калу, бив жезлами и топча... И сбросили его люди в реку Волхов и заповедали, чтобы никто его не перенял."[24].
Сначала новгородцы оказали сопротивление отряду Добрыни, тот увещевал их и угрозами и уговорами - но ничего не помогало. Тысяцкий же Путята, из отряда Добрыни, хитростью проник в город в результате чего начались настоящие боевые действия. Далее летописец пишет:
"...И была между ними злая сеча. Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить. Л на рассвете подоспел Добрыня с бывшими с ним воинами, и повелел он у берега некоторые дома поджечь, чем люди были весьма устрашены,... Добрыня же, собрав воинов, запретил грабёж и тотчас сокрушил идолов, деревянные сжёг, а каменные, изломав, низверг в реку;... И послал всюду, объявив, чтоб все шли ко крещению... Н пришли многие, а не хотящих креститься воины притаскивали и крестили... Потому люди и поносят новгородцев, мол, их Путята крестил мечем а Добрыня огнём"[25].
Перечитывая события после возвращения Владимира в Киев из корсуньского похода, просто диву даёшься, с каким жестоким рвением принёс он новую веру на родную землю. Пожалуй, только на Руси распространение христианства приняло формы принудительного его насаждения под властным контролем князя и его порученцев, с целенаправленным показным осквернением и уничтожением святынь прежней веры.
Как бы ни привыкли мы к непримиримости религий в их спорах друг с другом, акт показного уничтожения и поношения языческих идолов по указу Владимира (а ведь и устанавливали их всего несколько лет назад по его же указу) поражает своим вандализмом и жестокостью. Да, так легче было проводить реформу. И всё же подобные методы нельзя оправдать чисто религиозным рвением за новую веру. Вспомните, как на протяжении своей уже многовековой истории христианство проникало на территорию языческой Европы. Почему христиане не набрасывались на языческие храмы Греции и Рима? Можно много говорить о том, что обстановка тогда была иная, что христианство проникало в новые регионы через низовую среду, а к концу первого тысячелетия оно уже было для Европы "государственной" религией с хорошо организованной мощной структурой, но и к этому времени хватило же у христиан разума не крушить символы прошлой веры - многочисленные храмы и скульптурные изображения богов!
В обращении Владимира к киевлянам, нельзя не обратить внимание на его категоричность: "если не придёт кто завтра,... будет мне враг!" (в древнерусском варианте это звучало -"противен мне да будет!"). Летописец убеждал нас в долгих и основательных раздумьях Владимира перед выбором веры, но сам он своим указующим обращением к киевлянам совершенно лишил их возможности такого выбора, приводя тем самым принятие новой веры к полному абсурду. Ведь веру, как учение, как благую весть, нельзя принять по указу со стороны. Для каждого человека это должно быть собственным шагом навстречу, иначе она теряет всякий смысл.
Заметьте, что первые сторонники христова учения назвали его "благой вестью". Традиционно христианская этика в качестве методов распространения своего учения использовала проповедь, убеждение, спор, что вполне естественно. Думаю, даже христианские проповедники понимали недопустимость силового воздействия в вопросах веры. Как можно насильно наделять людей благой вестью, то есть тем, что должно быть принято душой и сердцем? Но, как видно, что не дозволено Юпитеру, то дозволено быку: инициативу крещения славян теперь перехватывает Владимир и продолжает дело с таким неистовством, что невольно задаёшься вопросом - а в интересах ли веры действовал Владимир? И могут ли акты принудительного крещения в массово-приказном порядке быть обусловлены одной лишь заботой о христианском учении?
Насильственный характер принятия веры противоречит самому характеру обряда крещения, как таинству, как "празднику души". Более того, повсеместно это порождало активное неприятие а в ряде случаев сильное сопротивление со стороны населения. В то время на Руси о христианстве имели уже достаточное представление, отдельных христиан можно было встретить от Киева до Новгорода, более того, они имели свои постоянные приходы (вспомните упоминаемые летописями церкви св. Николы на месте могилы убитого Аскольда в Киеве и церковь Преображения Господня в Новгороде). Христиане довольно мирно уживались с остальным населением, но массовое сознание русичей к концу X в. ещё хранило верность языческим богам и не было готово принять новую веру. Пожалуй, это понимал и сам Владимир, иначе ему не было бы нужды проводить крещение в столь жёсткой форме.
Собирая по крупицам сведения об отношении народа к новой вере, начинаешь понимать, что неприятие христианства проявлялось в совершенно различных формах на протяжении многих десятилетий и даже веков: от искреннего оплакивания поругаемых богов и открытого вооружённого сопротивления во времена крещения до возмущений волхвов и древнейших образов, сохраняемых устной традицией много времени спустя. Косвенные и прямые свидетельства неприятия христианства можно найти в текстах летописей.
"Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные..."[26] - то, что летописец называет своих предков неверными, говорит лишь о том, что он, создавая свой труд уже более полувека спустя, смотрит на них глазами ревнителя христианства, но то, что люди оплакивали поругаемого Перуна, говорит о хранении ему верности, об искреннем ещё почитании языческих богов.
В другом эпизоде, когда повелел Владимир собирать у лучших людей детей их и отдавать в обучение книжное, т.е. изучать и переписывать христианские книги, то и этот шаг не находил поддержки у населения - "Матери же детей зтих плакали о них, ибо не утвердились ещё они в вере, и плакали о них, как о мёртвых"[27].
Из Иоакимовской летописи узнаём мы о сопротивлении, которое оказали Новгородцы отряду Добрыни, пришедшему силой крестить их:
"6499 (991). В Новгороде люду, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием и какими бы угрозами или ласковыми словами их Добрыня ни увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней, и поставили их на мосту, как на настоящих своих врагов. Высший же над славянскими жрецами Богомил, который из-за своего красноречия был наречен Соловьем запрещал людям покоряться. ... Тогда тысяцкий новгородский Угоняй ездил повсюду и кричал: "Лучше нам помереть, нежели своих богов наших дать на поругание'. Народ же оной страны, рассвирипев, дом Добрыни разорил, имение разграбил, жену и родных его избил. ... Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить..."[28].
В текстах летописей можно найти множество эпизодов, описывающих восстания волхвов по Руси - много их приходится на XI век: и в Киеве, и в Новгороде, и в Суздале, и в Ростове -и это не удивительно, ведь в это время как раз происходит укрепление христианства и, хотя летописи извращённо трактуют суть возмущений волхвов, вызванных, мол, бесовским наущением, всё же можно понять, что истинная их причина - реакция на укрепляющуюся церковь - оплот христианского учения, всё больше и больше умаляю-щего значение язычества, реакция на рвущуюся связь между народом и заповедями предков, реакция на всё большее забвение богов своих отцов, а вместе с ними и своих героев, части своей истории. Ведь волхвы - это не просто древние колдуны и кудесники, как пытаются изобразить их некоторые современные историки, литераторы, волхвы - это жрецы славянского язычества, хранители священного знания о богах и истории своего народа, причём знание это, в силу традиции, передавалось изустно от поколения к поколению. В сплошном распространении христианства волхвы видели опасность исчезновения священного знания и пытались обратить на это внимание народа.
Описание одного из таких возмущений, с явно просматривающейся его антицерковной направленностью, сохранилось в Лаврентьевской летописи:
"6579 (1071). Такой волхв появился при Глебе в Новгороде; говорил людям притворяясь богом, и многих обманул, чуть не весь город, уверяя, будто "всё ведает и предвидит", и хуля веру христианскую, уверял, что перейдёт Волхов перед всеми". И был мятеж в городе, и все поверили ему и хотели погубить епископа. Епископ же взял крест и облёкся в ризы, впал и сказал: "Кто хочет верить волхву, пусть идёт за ним кто же верует, пусть ко кресту идёт". И разделились люди надвое: князь Глеб и дружина его пошли и встали около епископа, а люди все пошли за волхва. И начался мятеж великий между ними. Глеб же взял топор под плащ, подошёл к волхву и спросил: "Ведаешь ли, что завтра утром случиться и что сегодня до вечера?" - "Всё предвижу". И сказал Глеб:" Л знаешь ли, что будет с тобою сегодня?" - "Чудеса великие сотворю", - сказал. Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и пал он мёртв..."[29].
В этом эпизоде чётко видно размежевание: покровительство христианству оказывает правящая верхушка - князь и дружина, а позицию неприятия его занимает простой люд. Характерна в споре и жестокость князей, чинимая в расправе над волхвами.
В контексте религиозного спора слова другого волхва уже не кажутся бесовскими выдумками, а наполняются вполне реальным смыслом:
"6779 (1071).... В те же времена пришёл волхв, обольщённый бесом. Придя в Киев, он говорил и то поведал людям, что на пятый год Днепр потечёт вспять и что земли начнут меняться местами, что Греческая земля станет на место Русской, а Русская - на место Греческой, и прочие земли изменятся"[30].
Слова о перемене земель - не что иное как предупреждение о полном огречивании Руси с принятием христианства (в представлении славян - веры греческой), об уподоблении грекам, исторически враждебным славянам. Днепр же, текущий вспять - это образное представление ситуации, подобной "концу света" - ведь иначе как конец света языческий жрец и не мог представить полное забвение веры предков.
Косвенным подтверждением сохранения связи с язычеством (зачастую даже уже несознательно) является существование на Руси на протяжении долгих веков двух литературных традиций - письменной и устной - причём существование их продолжалось как бы независимо друг от друга и образы их практически не пресекались. Это, в первую очередь, потому, что корни их различны: если первая жадно, как губка стала напитываться библейской мифологией, то вторая шла от древнейшей, исконно славянской и праславянской мифологии, и хоть образы последней зачастую трансформировались в условиях христианского окружения, дух её во многом сохранился.
Удивительно, но письменная литература продолжала существовать как бы не замечая богатейшего устного пласта. Это создало позднее феноменальную ситуацию, когда фольклористы прошлых веков начали вдруг открывать устное наследие народа, доселе оказавшееся неизвестным письменной традиции.
Попытка соединения образов языческого круга и христианства заметна в "Слове о полку Игореве". В нём у автора, как бы невольно, соединяются имена языческих богов, героев, песнопевцев (Хорс, Даждь-бог, Стрибог, Див, Бус, Боян) и упоминания церкви святой Софии в Полоцке, Богородицы Пирогощей в Киеве, Удивительно, как автор в ходе повествования называет воинов даждь-божьими внуками, а заключает его хвалой князьям и дружине, борющихся за христиан (если только это не поздняя приписка). Самые первые строки "Слова" ("Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начати старыми словесы трудныхъ повестии...") приводят в замешательство исследователей текста - что это за "старые словесы"? Но непонятны они остаются лишь тем, кто не хочет видеть славной истории славян дохристианского периода. А "старые слова" в данном случае не просто словосочетание, это образное собирательное понятие, выражающее завет предков, это их вера и слава, их культурная традиция. Следовать старым словам или писать старыми словами - это сохранять верность заповедям отцов, продолжать их ратное дело, развивать их культурную традицию.
Именно в таком контексте это выражение можно найти в Велесовой книге:
"И это говорили мы старыми словами, которые истекли от отцов наших, бывших сильными. И так мы должны следовать по проложенной ими бразде и тем угодить им"[31]. В таком разъясняющем контексте, как говорится, всякие комментарии и разъяснения излишни по поводу того, что значило для наших предков понятие "старые слова".
Послесловие
Перечитывая события, связанные с Владимиром, действия его кажутся довольно противоречивыми. Странность его поведения начинается сразу после после смерти его отца - Святослава, когда завязывается борьба за отцовский престол. Казалось бы, всё уже расписано Святославом: Ярополк в Киеве, Олег у древлян, а Владимир в Новгороде. Но вот Ярополк идёт убивать Олега (завязка конфликта очень спорная - Ярополк вроде бы наказывает Олега за сына воеводы, убитого Олегом, который почему-то охотится в его землях). Узнав об убийстве Олега, Владимир бежит из Новгорода за море. Этот поступок его совершенно неадекватен ситуации. Ведь Ярополк в Киеве, Владимир - в Новгороде, и Ярополк никаких намерений насчёт Владимира не выказывает, да у него и нет на то никакого явного мотива. Побег из Новгорода в такой ситуации кажется слишком упредительным. На мой взгляд, летописец что-то недоговаривает. Может быть, Ярополк действительно решил согнать своего полукровного, "незаконного" по его понятиям, брата и реально подошёл к Новгороду, а летописец не стал упоминать об этом, чтобы не подчёркивать мотивов Ярополка? Через два года Владимир возвращается в Новгород, и не один, а с наёмными воинами, планируя акт возмездия (по летописи) Ярополку за убитого брата. Но почему для этой, благородной в глазах славян миссии, он приводит наёмных варягов? Не потому ли, что сами новгородцы признавали больше прав за Ярополком и не поддержали Владимира в этом деле? Владимир вынужден был обратиться к посторонней помощи. А, возможно, они понимали, что речь идёт больше о Киевском престоле, а не о возмездии. Строго говоря, Владимир не имел никаких прав на киевский престол, ведь по воле отца Ярополк сел в Киеве, сам же Владимир был не полнокровным наследником, а лишь по отцу (таких детей в династиях всегда считали незаконными). Но Владимир оказался норовист и силой решил утвердить своё право. Возмездие же здесь - всего лишь предлог для устранения Ярополка. Если вглядываться в черты характера Владимира, можно увидеть его беспредельную ненасытность -после неудачного сватовства Рогнеды он забирает её силой, убивает её отца и забирает ещё и владения последнего; также и с Ярополком: его убивает, забирает себе его жену и владения. Не эта ли ненасытность движет им? Период с 980 по 985 - это сплошная цепь боевых походов Владимира, подчиняющего себе всё больше и больше земель. И вдруг он (не устав ли от походов?) углубляется в религиозные изыскания, посвящяя тому целых два года! Заметьте, в начале своей активной деятельности он устанавливает ряд идолов, изображающих языческих богов, на холме вблизи княжьего двора, а дядю своего, Добрыню, посылает с тем же в Новгород и тот устанавливает аналогичную группу в Новгороде. Акт этот внешне направлен на укрепление веры отцов т.е. язычества. И вдруг, всего через несколько лет, такие серьёзные сомнения по поводу веры.
Скорее всего, истинные мотивы его поступков иные. Историки, изучающие культуру язычества, говорят, что к тому времени почитание богов у северных славян (Новгород) и у южных (Киев) имело уже различия. Различное толкование круга богов, а точнее его ипостасей, привело фактически к почитанию разных богов у южан и северян[32]. Сохранявшееся же это различие на религиозной почве не способствовало политическому объединению Киева и Новгорода под единоличной властью Владимира. Владимир явно сознавал это противоречие, т.к. наверняка был хорошо знаком с верованиями и киевлян (живя до 970 г. с отцом в Киеве) и новгородцев (княжа там в 970-977 гг.). Кому как не ему могли быть понятны их религиозные разногласия, мешавшие его политическим устремлениям. В такой ситуации Владимир логично решает объединить богов южного круга с богами северного круга. Именно в такой установке приказывает он поставить идолов и в Киеве и в Новгороде, эти выставленные им идолы - не что иное как своеобразный пантеон богов почитаемых на юге и на севере. Своё политическое единовластие он пытается подкрепить единством религиозным.
К 976 г., подчинив Киеву обширые земли Владимир создаёт мощное государство, способное объединёнными усилиями не только отражать набеги кочевников (печенеги, хозары и др.), но и вернуть себе земли, занимаемые прежде предками славян, и, в первую очередь, - побережье Понтийского (у славян Сурожского) моря. Вполне логично, что в такой ситуации у Владимира, учитывая к тому же его ненасытный характер, могли зреть подобные планы. Это как раз и подтверждает организованный им в 988 году корсуньский поход. Дальше противоречия снова продолжаются. Захватив Корсунь, Владимир, похоже, почувствовал себя всемогущим - он шлёт угрозы Константинополю. Но тут единственной целью его притязаний становится сестра византийских правителей - Анна. Сам ли он её потребовал или греки, зная его нрав, обратили на неё внимание Владимира, в принципе, не важно. Из желания завладеть ею Владимир отказывается от дальнейших агрессивных планов, оставляет снова грекам Корсунь и, что самое главное, принимает христианскую веру. Более того (своей ли инициативой, или, что более вероятно, под влиянием греков), он ведёт с собой целый отряд попов - царицыных и корсуньских - как сказано в летописи. Очевидно, уже в ходе переговоров рдилась идея дальнейшего распространения христианства. Мотив принятия христианства лично Владимиром и очевиден и понятен, но в стремлении к беспрецендентному по давлению навязыванию христианства на Руси со стороны именно представителя светской власти видится тот же политический мотив: Владимир, очевидно, понимал, что религиозного единства южных и северных славян путём механического соединения почитаемых ими языческих богов достичь всё же не удастся. В этом контексте вполне логичным выглядит его резкое желание быстро и тотально заменить религиозные устои подвластного ему народа. Политический мотив здесь имеет первостепенное значение. Таким образом, христианство становится для Владимира лишь средством в его политике. Но, приняв его на Руси, руской православной церкви сразу же пришлось бороться против зависимости от Византии, но это уже другая тема.
около 1999 г.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 - Здесь, по сути, речь идёт о мусульманстве.
2 - Изборник.,"Худ. лит., М., 1969г., с.63.
3 - Там же.
4 - Там же.
5 - Там же.
6 - Цит. по кн. "Русские веды", М., Наука и религия, 1969г., с.274.
7 - Изборник.,"Худ. лит., М., 1969г., с.63.
8 - Там же, с.63.
9 - Там же, с.65.